16 апреля 1928 года, вечером, профессор зоологии IV государственного университета и директор зооинститута в Москве Персиков вошел в свой кабинет, помещающийся в зооинституте, что на улице Герцена. Профессор зажег верхний матовый шар и огляделся.
Ему было ровно 58 лет. Голова замечательная, толкачом, лысая, с пучками желтоватых волос, торчащими по бокам. Лицо гладко выбритое, нижняя губа выпячена вперед. От этого персиковское лицо вечно носило на себе несколько капризный отпечаток. На красном носу старомодные маленькие очки в серебряной оправе, глазки блестящие, небольшие, росту высокого, сутуловат. Говорил скрипучим, тонким, квакающим голосом и среди других странностей имел такую: когда говорил что-либо веско и уверенно, указательный палец правой руки превращал в крючок и щурил глазки. А так как он говорил всегда уверенно, ибо эрудиция в его области у него была совершенно феноменальная, то крючок очень часто появлялся перед глазами собеседников профессора Персикова. А вне своей области, т. е. зоологии, эмбриологии, анатомии, ботаники и географии, профессор Персиков почти ничего не говорил.
Газет профессор Персиков не читал, в театр не ходил, а жена профессора сбежала от него с тенором оперы Зимина в 1913 году, оставив ему записку такого содержания:
«Невыносимую дрожь отвращения возбуждают во мне твои лягушки. Я всю жизнь буду несчастна из-за них».
Профессор больше не женился и детей не имел. Был очень вспыльчив, но отходчив, любил чай с морошкой, жил на Пречистенке, в квартире из 5 комнат, одну из которых занимала сухенькая старушка, экономка Марья Степановна, ходившая за профессором, как нянька.
В 1919 году у профессора отняли из 5 комнат 3. Тогда он заявил Марье Степановне:
– Если они не прекратят эти безобразия, Марья Степановна, я уеду за границу.
Нет сомнения, что, если бы профессор осуществил этот план, ему очень легко удалось бы устроиться при кафедре зоологии в любом университете мира, ибо ученый он был совершенно первоклассный, а в той области, которая так или иначе касается земноводных или голых гадов, и равных себе не имел, за исключением профессоров Уильяма Веккля в Кембридже и Джиакомо Бартоломео Беккари в Риме. Читал профессор на 4 языках кроме русского, а по-французски и немецки говорил как по-русски. Намерения своего относительно заграницы Персиков не выполнил, и 20-й год вышел еще хуже 19-го. Произошли события, и притом одно за другим. Большую Никитскую переименовали в улицу Герцена. Затем часы, врезанные в стену дома на углу Герцена и Моховой, остановились на 11 с 1/4, и, наконец, в террариях зоологического института, не вынеся всех пертурбаций знаменитого года, издохли первоначально 8 великолепных экземпляров квакшей, затем 15 обыкновенных жаб и, наконец, исключительнейший экземпляр жабы Суринамской.
Непосредственно вслед за жабами, опустошившими тот первый отряд голых гадов, который по справедливости назван классом гадов бесхвостых, переселился в лучший мир бессменный сторож института старик Влас, не входящий в класс голых гадов. Причина смерти его, впрочем, была та же, что и у бедных гадов, и ее Персиков определил сразу:
– Бескормица!
Ученый был совершенно прав: Власа нужно было кормить мукой, а жаб мучными червями, но поскольку пропала первая, постольку исчезли и вторые. Персиков оставшиеся 20 экземпляров квакш попробовал перевести на питание тараканами, но и тараканы куда-то провалились, показав свое злостное отношение к военному коммунизму. Таким образом, и последние экземпляры пришлось выкинуть в выгребные ямы на дворе института.
Действие смертей, и в особенности Суринамской жабы, на Персикова не поддается описанию. В смертях он целиком почему-то обвинил тогдашнего наркома просвещения.
Стоя в шапке и калошах в коридоре выстывающего института, Персиков говорил своему ассистенту Иванову, изящнейшему джентльмену с острой белокурой бородкой:
– Ведь за это же его, Петр Степанович, убить мало! Что же они делают? Ведь они ж погубят институт! А? Бесподобный самец, исключительный экземпляр Пипа американа, длиной в 13 сантиметров...
Дальше пошло хуже. По смерти Власа окна в институте промерзли насквозь, так что цветистый лед сидел на внутренней поверхности стекол. Издохли кролики, лисицы, волки, рыбы – и все до единого ужи. Персиков стал молчать целыми днями, потом заболел воспалением легких, но не умер. Когда оправился, приходил 2 раза в неделю в институт и в круглом зале, где было всегда, почему-то не изменяясь, 5 градусов мороза, независимо от того, сколько на улице, читал в калошах, в шапке с наушниками и в кашне, выдыхая белый пар, 8 слушателям цикл лекций на тему «Пресмыкающиеся жаркого пояса». Все остальное время Персиков лежал у себя на Пречистенке на диване, в комнате, до потолка набитой книгами, под пледом, кашлял и смотрел в пасть огненной печурки, которую золочеными стульями топила Марья Степановна, вспоминал Суринамскую жабу.
Но все на свете кончается. Кончился 20-й и 21-й год, а в 22-м началось какое-то обратное движение. Во-первых: на месте покойного Власа появился Панкрат, еще молодой, но подающий большие надежды зоологический сторож, институт стали топить понемногу. А летом Персиков, при помощи Панкрата, на Клязьме поймал 14 штук вульгарных жаб. В террариях вновь закипела жизнь... В 23-м году Персиков уже читал 8 раз в неделю – 3 в институте и 5 в университете, в 24-м году 13 раз в неделю и, кроме того, на рабфаках, а в 25-м, весной, прославился тем, что на экзаменах срезал 76 человек студентов, и всех на голых гадах:
– Как, вы не знаете, чем отличаются голые гады от пресмыкающихся? – спрашивал Персиков. – Это просто смешно, молодой человек. Тазовых почек нет у голых гадов. Они отсутствуют. Тэк-то-с. Стыдитесь. Вы, вероятно, марксист?
– Марксист, – угасая, отвечал зарезанный.
– Так вот, пожалуйста, осенью, – вежливо говорил Персиков и бодро кричал Панкрату: – Давай следующего! Подобно тому, как амфибии оживают после долгой засухи при первом обильном дожде, ожил профессор Персиков в 1926 году, когда соединенная американо-русская компания выстроила, начав с угла Газетного переулка и Тверской, в центре Москвы 15 пятнадцатиэтажных домов, а на окраинах 300 рабочих коттеджей, каждый на 8 квартир, раз и навсегда прикончив тот страшный и смешной жилищный кризис, который так терзал москвичей в годы 1919-1925.
Вообще это было замечательное лето в жизни Персикова, и порою он с тихим и довольным хихиканьем потирал руки, вспоминая, как он жался с Марьей Степановной в 2 комнатах. Теперь профессор все 5 получил обратно, расширился, расположил 2 1/2 тысячи книг, чучела, диаграммы, препараты, зажег на столе зеленую лампу в кабинете.
Институт тоже узнать было нельзя: его покрыли кремового краской, провели по специальному водопроводу воду в комнату гадов, сменили все стекла на зеркальные, прислали 5 новых микроскопов, стеклянные препарационные столы, шары по 2000 ламп с отраженным светом, рефлекторы, шкапы в музей.
Персиков ожил, и весь мир неожиданно узнал об этом, лишь только в декабре 1926 года вышла в свет брошюра: «Еще к вопросу о размножении бляшконосных, или хитонов». 126 стр. «Известия IV университета».
А в 1927-м, осенью, капитальный труд в 350 страниц, переведенный на 6 языков, в том числе японский: «Эмбриология пип, чесночниц и лягушек». Цена 3 рубля. Госиздат.
А летом 1928 года произошло то невероятное, ужасное...
ЦВЕТНОЙ ЗАВИТОК
Итак, профессор зажег шар и огляделся. Зажег рефлектор на длинном экспериментальном столе, надел белый халат, позвенел какими-то инструментами на столе...
Повесть Булгакова «Роковые яйца» стала откликом на культурную и социально-историческую ситуацию в советской России первой половины 20-х годов, но откликом, не просто запечатлевающим уродства быта, но и приобретшим черты своеобразного пророчества писателя, подобно тому, как пророчеством стал роман-антиутопия Замятина «Мы».
Повесть «Роковые яйца» была написана в 1924 году, а опубликована в 1925 году.
Без сомнения, эта повесть-антиутопия, что усиливается за счёт научно-фантастического колорита и авантюрного сюжета. Хотя действие произведения приурочено к 1928 году, направлено оно в будущее, реалии советского быта первых пореволюционных годов узнаются без труда. Выразительно в этом отношении указание на «квартирный вопрос», который якобы был решён в 1926 году, описание этому «явлению» Булгаков даёт весьма ироничное: «Подобно тому, как амфибии оживают после долгой засухи, при первом обильном дожде, ожил профессор Персиков в 1926 году, когда соединённая американо-русская компания выстроила, начав с угла Газетного переулка и Тверской, в центре Москвы 15 пятнадцатиэтажных домов, а на окраинах 300 рабочих коттеджей, каждый на 8 квартир, раз и навсегда прикончив тот страшный и смешной жилищный кризис, который так терзал москвичей в годы 1919–1925 ». Кроме бытовых реалий пореволюционной эпохи можно найти в повести и отголоски культурной жизни этой эпохи. Так, в ироническом ключе находят своё отражение у Булгакова творческие искания великого экспериментатора и театрального новатора Мейерхольда. Рисуя картину московской вакханалии во время куриного мора, Булгаков упоминает и театр: «Театр имени покойного Всеволода Мейерхольда, погибшего, как известно, в 1927 году, при постановке пушкинского «Бориса Годунова», когда обрушились трапеции с голыми боярами, выбросил движущуюся разных цветов электрическую вывеску, возвещавшую пьесу писателя Эрендорга «Курий дох» в постановке ученика Мейерхольда, заслуженного режиссёра республики Кухтермана ».
Антиутопический характер повести придаёт и ситуация научного эксперимента, которая перенесена на почву социальных отношений. В центре повести стоит образ чудака-учёного, теоретика погружённого в свои научные исследования, далёкого от реальной действительности (в театр не ходит, даже не читает газет, а зачем?! Все равно там пишут одну лишь чепуху). И эта его оторванность от реальной повседневной жизни становится одной из причин трагического развития событий.
Через все произведение проходит мотив красного луча, открытого московским профессором. Но попал он «не в те руки». Не случайны и название совхоза «Красный луч», повторяющиеся эпитеты «красные», «малиновые» яйца. Видоизменяются сами определения: «красный луч», «луч жизни», «луч новой жизни», «зарождение новой жизни». Сначала этот луч сравнивается с крошечным цветным локоном, завитком женских волос, затем со стрелой, мечом. Повесть «Роковые яйца» имеет многослойную структуру. Научно-фантастический жанр дополняется символическими акцентами и приобретает черты притчи, философского предостережения - предостережения об опасности вторжений в макропроцессы человеческого бытия. А определенные сюжетные особенности (динамика повествования, черты сатирического гротеска, обращенность в будущее, юмор) и конфликт, основанный на изображении насилия, превращают данную повесть в антиутопию.
События сменяются очень быстро: кажется, только-только Персиков открыл «луч жизни», а об этом уже знают все, и многие хотят использовать его в своих целях. Ему даже предлагают продолжить свои исследования за границей, но он отказывает. Тут же появляется Рокк с бумагой и забирает его оборудование, использовав которое, совершает чудовищную ошибку. Никого не интересует уже мнение Персикова (а ведь он даже не провел всех экспериментов), ему лишь дают приказ, отдать камеры. Но косвенно учёный становится ответственным за последующее использование «красного луча», и нет ничего необычного в том, что все происходящее он переживает как личную драму. Именно к нему приходит в дом разъяренная толпа и забивает его до смерти. Персиков не пытается бежать: «Никуда я не пойду, - проговорил он, - это просто глупость, они мечутся, как сумасшедшие... Ну, а если вся Москва сошла с ума, то куда же я уйду. И, пожалуйста, перестаньте кричать. При чем здесь я ». Знаменательно, что умирает учёный именно от рук народа, обезумевшей от страха толпы, желающей отомстить хоть кому-то. Вот к чему приводит попытка «улучшить», «облегчить» жизнь людей.
Многие исследователи обращают внимание на черты сходства Персикова с Лениным, которые придаёт Булгаков своему персонажу, аналогия эта проводится в самом начале. Во-первых, совпадает возраст (события повести отнесены автором к 1928 г., причем сказано, что профессору в это время было «ровно 58 лет». Следовательно, родился он в 1870г. Это год рождения Ленина), а во-вторых, есть и черты портретного сходства: «Ему было ровно 58 лет. Голова замечательная, толкачом, лысая, с пучками желтоватых волос, торчащими по бокам». Есть и ещё одна художественная деталь: своеобразное косвенное указание на «картавость» Ленина: «На 20-й странице газеты «Известия» под заголовком «Новости науки и техники» появилась короткая заметка, трактующая о луче. Сказано было глухо, что известный профессор IV университета изобрёл луч, невероятно повышающий жизнедеятельность низших организмов, и что луч этот нуждается в проверке. Фамилия, конечно, была переврана, и напечатано: «Певсиков» ». Так же можно провести аналогии с фамилией известного московского профессора, патологоанатома А. И. Абрикосова, его фамилия спародирована в фамилии главного героя. Можно увидеть и некое сходство автора с главным героем, их объединяет наука: первый был учёным, второй-доктором. Владимир Ипатьевич был специалистом в области зоологии, эмбриологии,биологии, анатомии, профессия же врача Михаила Булгакова подразумевает наличие знаний по перечисленным дисциплинам. Учёный далёк от реальной действительности, не понимает её. Можно говорить о том, что и сам Михаил Булгаков не принимал революцию, газеты он читал со скепсисом, а Персиков их вовсе не брал (« они чепуху какую-то пишут») . Поэтому Владимира Ипатьевича отчасти можно назвать двойником автора.
Лабораторные эксперименты и открытия профессора Персикова, которые Рокк пытался использовать в практических целях, Булгаков рассматривает как аналогию с социальным экспериментом, который проводили над Россией большевики - в этом соединяются как насилие над историей, так и насилие над человеческой природой.
Второй по значению образ в системе персонажей повести - образ А.С. Рокка. Сам за себя говорит внешний облик Рокка, он подан в повести как олицетворение времени абсолютно чуждого и враждебного: «Он был страшно старомоден. В 1919 году этот человек был бы совершенно уместен на улицах столицы, он был бы терпим в 1924 году, в начале его, но в 1928 году он был странен. В то время как наиболее даже отставшая часть пролетариата - пекаря - ходили в пиджаках, когда в Москве редкостью был френч - старомодный костюм, оставленный окончательно в конце 1924 года, на вошедшем была кожаная двубортная куртка, зелёные штаны, на ногах обмотки и штиблеты, а на боку огромный старой конструкции пистолет маузер в жёлтой битой кобуре ». Этот человек, по словам автора, был бы терпим именно в начале 1924 года. Рокк олицетворяет неким образом ленинскую эпоху, ушедшую, как кажется автору, в безвозвратное прошлое. По его вине случаются все эти жуткие события. Вспомнить одну только сцену, когда он получил яйца: человек сведущий в этом вопросе сразу бы заподозрил, что что-то тут не так, но не он, он всего лишь удивился размеру яиц «сразу видно, из-за границы», обрадовался, что быстро восстановит популяцию кур и позвонил с вопросом, мыть ли их, потому что они все были в каких-то пятнах, хотя пятна эти являлись совсем не грязью, а естественным пигментом». Первым за свою ошибку он и поплатился. Гад, рванувший из зарослей, сбил с ног его жену и «стал натягивать её голову на свою» (хуже собственной смерти может стать лишь смерть близкого человека). При всем этом вина лежит не только на Рокке: он действовал по указанию Москвы, а значит, главным виновником оказывается тоталитарное государство.
Выражает отношение Булгакова к коммунистической идеологии «перевранный» им «Интернационал», гимн партии большевиков (в то время он был и государственным гимном советской России). В эпизоде, описывающем проводы конной армии, которая отправляется на борьбу с пресмыкающимися, звучат слова песни, которую поют бойцы, (причём пение названо глухим и щиплющим сердце).
Пародия:
…Ни туз, ни дама, ни валет,
Побьём мы гадов, без сомненья,
Четыре сбоку - ваших нет…
Оригинал:
Никто не даст нам избавленья:
Ни Бог, ни царь и ни герой.
Добьёмся мы освобожденья
Своею собственной рукой.
Булгаков соединяет образы партийного гимна со стилистикой и образами блатных песен, выражая тем самым отношение к коммунистической доктрине.
Попытка обойти законы природы-вывести за предельно короткий срок новый вид кур-это вмешательство в природный мир, насилие над природой как средой обитания.
И наконец, на помощь людям приходит природа, «подарив» земле августовские морозы, от которых погибли все гады.
«Луч же этот вновь получить не удалось, хоть иногда изящный джентльмен и ныне ординарный профессор Петр Степанович Иванов и пытался. Первую камеру уничтожила разъяренная толпа в ночь убийства Персикова. Три камеры сгорели в Никольском совхозе "Красный луч" при первом бое эскадрильи с гадами, а восстановить их не удалось. Как ни просто было сочетание стекол с зеркальными пучками света, его не скомбинировали во второй раз, несмотря на старания Иванова. Очевидно, для этого нужно было что-то особенное, кроме знания, чем обладал в мире только один человек - покойный профессор Владимир Ипатьевич Персиков ». Помнится о комичном размежевании между Персиковым и Ивановым, когда Персиков обещал упомянуть в своей статье, посвященной действию на амёб им случайно полученного и нестабильного луча, имя Иванова. И вот этот же Иванов, открывший луч, не может теперь повторить свой опыт. Слова автора - лишь ядовитая насмешка.
Булгаков верит в очищение и нравственное возрождение общества: «Были долгие эпидемии, были долго повальные болезни от трупов гадов и людей, и долго еще ходила армия, но уже снабженная не газами, а саперными принадлежностями, керосинными цистернами и шлангами, очищая землю. Очистила, и все кончилось к весне 29-го года ». Не случайно отмечена дата окончательного «очищения земли» - весна 29-го года. Весной отмечается Пасха, праздник воскресения Христа как символ неразрывности союза Бога и человека, который станет залогом грядущего воскресения мира («Откровения Иоанна Богослова»).
Мотив этот появляется в повести «Роковые яйца» еще раньше. Профессор Персиков с недоверием относится к поспешному эксперименту Рокка: «Что же вы хотите их воскресить, моментально, что ли? И почему при помощи еще не изученного луча?». Моментальное воскресение невозможно, но духовное - необходимо. В финале повести появляется примечательный образ - храм Христа - символ нравственности, о котором нельзя забывать, проводя научные и социальные эксперименты.
Вмешательство человека в мир природы с целью усовершенствовать её, сделать лучше, не привело ни к чему хорошему, а обернулось полным провалом с трагическими последствиями. Наука, цель которой делать жизнь лучше, проще, привела эту самую жизнь к знаку «-».
ГОРОД НА ОСАДНОМ ПОЛОЖЕНИИ -АНАЛИЗ ПОВЕСТИ «РОКОВЫЕ ЯЙЦА» М.А. БУЛГАКОВА
Кафедра истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса Филологический факультет Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова Воробьевы горы, 1-й корпус, Москва, Россия, 119991
Статья посвящена анализу образа Москвы в повести «Роковые яйца» М.А. Булгакова. Время, пространство и персонажи произведения воссоздают исторические и бытовые реалии Москвы 1920-х годов. В течение десяти лет (1919-1929) по ходу развития действия повести Москва проживает два полных жизненных цикла, состоящих из трех главных этапов: полный упадок, вызванный событиями революции и Гражданской войны, послевоенное восстановление и бурный расцвет. Городское пространство при этом локализуется в двух важнейших топографических центрах, где разворачиваются основные события. Мистическая аура (нечистая сила) сопутствует описанию всего художественного пространства и состояния персонажей. Булгаковская фантастика обращена в будущее и служит предостережением от катастроф.
Ключевые слова: М. Булгаков, «Роковые яйца», образ Москвы.
Антитеза Москвы и Петербурга прочно закрепилась в русской культуре. В литературе XIX и ХХ столетий она реализовалась в противопоставлении двух «текстов»: петербургского и московского, реалии которых формировались в творчестве самых разных писателей - от А.С. Пушкина, Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского до Андрея Белого, А.П. Платонова, М.А. Булгакова, Б.Л. Пастернака.
Михаил Афанасьевич Булгаков - великий русский писатель и драматург - «вошел в русскую и мировую литературу прежде всего как автор романа «Мастер и Маргарита», который многие литературоведы и вдумчивые читатели считают лучшим романом XX столетия» . Однако кроме романа «Мастер и Маргарита» особого внимания заслуживают и другие его произведения - как, например, цикл «московских повестей» 1920-х годов («Дьяволиада», «Роковые яйца», «Собачье сердце»).
Антиутопическая и фантастическая повесть «Роковые яйца» - вторая часть «московских повестей» М.А. Булгакова. Повесть впервые опубликована в 1925 году. Она также печаталась в сокращенной редакции под названием «Луч жизни» (1) .
Действие повести происходит в 1928 году. Гениальный зоолог профессор Владимир Ипатьевич Персиков случайно обнаруживает удивительный красный луч, который способствует ускоренному развитию биологических организмов. Как раз в то время по всей стране прокатился куриный мор, и политическое руководство решает использовать открытие Персикова для восстановления куроводства в стране. Однако злоупотребление наукой «убивает» город. Булгаковская фантастика обращена в будущее и служит предостережением от катастроф.
В статье рассматривается образ Москвы в повести «Роковые яйца», анализируется миф об особом московском пространстве и времени. Если в повести «Дья-волиада» образ Москвы едва намечен, то в повести «Роковые яйца» столица приобретает отчетливые очертания и начинает жить полнокровной и насыщенной жизнью.
В повести «Роковые яйца» городское пространство локализуется в двух важнейших топографических центрах, где разворачиваются основные события. Это в первую очередь Зоологический институт на улице Герцена, а также квартира профессора Персикова на улице Пречистенка, которая представляет своего рода «филиал» центра. Подобная пространственная организация характерна для Булгакова: например, в романе «Белая гвардия» центральное положение в киевском топосе занимает квартира Турбиных, а в повести «Собачье сердце» - московская квартира профессора Преображенского. Однако художественное пространство повести «Роковые яйца» организовано сложнее и напоминает три концентрических круга: центральный определен Зоологическим институтом и профессорской квартирой, за ним располагается московское пространство, третий включает пространство вокруг Москвы, находящееся во власти враждебной городу стихии. Такое строение отчасти повторяет структуру пространства в романе «Белая гвардия», где положение Москвы занимает Киев.
Москва по ходу действия проживает целых два жизненных цикла, состоящих из трех главных этапов: полный упадок, вызванный событиями революции и гражданской войны, послевоенное восстановление и, наконец, бурный расцвет. Развитие первого жизненного круга умещается в небольшую по объему первую главу, хотя и продолжается чуть менее десяти лет (с 1919 по 1928 год). Событиям второго цикла, умещающегося во временной отрезок длиною в один год (с весны 1928 по весну 1929 года), собственно, и посвящена сама повесть, первая глава которой служит своего рода вступлением к основному действию. В течение лета 1928 года Москва успевает пережить три катастрофических события, которые можно рассматривать и как три витка развития одной большой катастрофы.
Первый полный цикл, включает следующие стадии: развитие и нарастание кризиса, полный упадок, начало восстановления и, наконец, расцвет. Занял этот полный оборот чуть менее десяти лет. Причины упадка 1919-1922 годов подразумеваются, но все же они остаются за рамками повествования. Главное, что обращает на себя внимание, - это присущая городу огромная и жизненная сила, упрямая воля к жизни. Если Петербург «Медного всадника» или «Преступления и наказания» заключает в себе скрытую угрозу, всегда готовую прорваться разрушительную стихию, то Москва в повести Булгакова, напротив, как изначально здоровый организм, заключает в себе мощный механизм защиты от напастей и способность к регенерации.
Однако в самом конце первой главы налаженная, казалось бы, жизнь обрывается словами: «А летом 1928 года произошло то невероятное, ужасное...» . На этот раз причина нового погружения в хаос не просто названа, она становится объектом пристального рассмотрения. Эта причина - рукотворная катастрофа. Здесь намечается основная разделительная линия между классическим петербургским мифом и образом Москвы, построенным в повестях Булгакова «Роковые
яйца» и «Собачье сердце». В мифе о Петербурге искусственный город противостоит естественной среде и природной стихии. В повестях Булгакова, наоборот, естественный и органичный город противостоит стихии, искусственно вызванной людьми.
Центральное событие второй главы повести - открытие так называемого «луча жизни». Открытие, совершенное гениальным ученым, носящим комичную и плохо соответствующую его статусу фамилию Персиков (возможно, Булгаков в данном случае пародирует известную академическую фамилию Абрикосовых). Открытие совершается весенней ночью под постепенно стихающий шум города. Сначала из окна кабинета профессора в институте доносится настойчивый «гул весенней Москвы», затем звуки города стихают, и гениальное, но страшное открытие совершается в полной и зловещей тишине: «Минут пять в каменном молчании высшее существо наблюдало низшее, мучая и напрягая глаз над стоящим вне фокуса препаратом. Кругом все молчало» .
Ближе к утру город начинает вторгаться в замкнутое пространство кабинета. Персиков, обдумывая свой эксперимент с лучом, то поднимает, то опускает шторы: «Опять шторы взвились. Солнце теперь было налицо. Вот оно залило стены института и косяком легло на торцах Герцена»; «Полусвет был в коридорах института» . Когда же Персиков, только что совершивший научное открытие, последствия которого невозможно предсказать («Ведь это сулит черт знает что такое!..» ), высказывает намерение продолжить эксперимент и поймать луч от солнца, игра солнечного света тоже приобретает зловещий оттенок. Финальный аккорд второй главы звучит как предзнаменование катастрофических событий: «На Пречистенском бульваре рождалась солнечная прорезь, а шлем Христа начал пылать. Вышло солнце» . Солнце, которое профессор намерен использовать в качестве инструмента для постановки опыта, неожиданно преобразуется из источника жизни в источник угрозы.
Купол Храма Христа Спасителя становится своего рода маяком в пространстве второй главы. Картины, запечатлевшие этот купол сначала рядом с бледным ночным месяцем, а затем ярко пылающим в лучах весеннего солнца, обрамляют повествование об открытии «луча жизни». Озаренный огненным светом «шлем Христа» также выполняет роль тревожного знамения, тем более что ярко пылающий свет, пламенеющий огонь наделен в контексте повести зловещим мистическим оттенком, символизируя собой небесный гнев, как во второй главе, или вмешательство адских сил, как будет показано ниже.
Однако в следующей главе профессор Персиков устанавливает, что новый луч невозможно получить от естественного солнечного света, он возникает только от света искусственного, электрического. Таким образом роль небесного светила в контексте повести меняется: оно становится одним из символов естественного и настоящего, противопоставленного сделанному и ненатуральному. А это опорная антитеза всей повести.
В третьей главе происходит событие, предвосхищающее грядущую масштабную катастрофу. В результате проведенных профессором Персиковым и его ассистентом Ивановым экспериментов в здании института происходит миникатаклизм: «Опыты... дали потрясающие результаты. В течение 2-х суток из икринок вылу-
пились тысячи головастиков. Но этого мало, в течение одних суток головастики выросли необычайно в лягушек, и до того злых и прожорливых, что половина их тут же была перелопана другой половиной... В кабинете ученого началось черт знает что: головастики расползались из кабинета по всему институту... Панкрат, и так боявшийся Персикова как огня, теперь испытывал по отношению к нему одно чувство: мертвенный ужас. Через неделю и сам ученый почувствовал, что он шалеет. Институт наполнился запахом эфира и цианистого калия, которым чуть-чуть не отравился Панкрат, не вовремя снявший маску. Разросшееся болотное поколение наконец удалось перебить ядами, кабинеты проветрить» . Таким образом, на страницах повести впервые в уменьшенном масштабе реализуется катастрофический сценарий развития событий.
Интересны в этой связи несколько моментов. Во-первых, катастрофа в миниатюре разворачивается в центре Москвы, в стенах института. Был шанс, что именно Москва станет эпицентром бедствия. Однако впоследствии в полном масштабе катастрофа разворачивается вне Москвы и начинает надвигаться на город подобно внешнему врагу. Во-вторых, в стенах института запущенный в результате опытов процесс удается держать под контролем и в конечном счете все-таки свернуть. Но при этом существенно, что под контролем его держит не Персиков, и не он его останавливает. Это происходит благодаря Панкрату. А Персиков уже на этом этапе очевидно пасует перед явлением, которое породили проведенные им опыты: «сам ученый почувствовал, что он шалеет». На этой стадии становится ясным, что, останься Персиков один перед лицом им же сотворенной угрозы, он ничего не сможет ей противопоставить.
В отличие от повести «Дьяволиада», а также романа «Мастер и Маргарита» повесть «Роковые яйца» вроде бы лишена мистики. Однако мистическая аура здесь несомненно присутствует. Проводимый Персиковым эксперимент автор называет работой «важной и таинственной». Звенящая тишина, полумрак, тревожный восход, пламенеющий купол Храма Христа Спасителя - все это способствует тому, что научно-фантастическое повествование проникается мистическим духом, происходящее в повести оказывается связанным с другим, высшим измерением. Существование этого другого измерения в повести не показано столь явно, как, например, в романе «Мастер и Маргарита», но его дыхание чувствуется и здесь.
Целый ряд персонажей повести выступает в качестве своего рода заместителей нечистой силы. Первый из них - Альфред Аркадьевич Бронский, «сотрудник сатирического журнала „Красный ворон", издания ГПУ». Об этом говорит способ описания его внешности: «Из-за спины Панкрата тотчас вынырнул молодой человек с гладковыбритым маслянистым лицом. Поражали вечно поднятые, словно у китайца, брови и под ними ни секунды не глядящие в глаза собеседнику агатовые глазки. Одет был молодой человек совершенно безукоризненно и модно. В узкий и длинный до колен пиджак, широчайшие штаны колоколом и неестественной ширины лакированные ботинки с носами, похожими на копыта. В Руках молодой человек держал трость, шляпу с острым верхом и блокнот» . Агатовые глазки, широчайшие штаны, ботинки, похожие на копыта - все это не столько пугает, сколько кажется слегка зловеще странным. Эти детали - иро-
нический намек на нечистую силу, тем более что затем в ходе разговора с этим «журналистом» Персиков называет то, что тот пишет, «чертовщиной».
Еще отметим, что рукотворная катастрофа, составляющая центральное событие повести, не является результатом чьего бы то ни было злого умысла. В этом произведении, так же как впоследствии в повести «Собачье сердце», нет персонажей или каких-то сил, воплощающих преднамеренное зло. Фигуры, несущие на себе какой-то едва уловимый отпечаток чего-то зловещего и потустороннего, не являются сознательными сторонниками и носителями зла. Скорее они - инструменты в руках невидимой силы, которая руководит обстоятельствами.
Случившееся бедствие обусловлено стечением нескольких таких обстоятельств. Первое - научное открытие профессора Персикова. Второе - куриный мор. Третье - путаница с посылками, адресованными Персикову и Рокку, представителю новой власти, призвавшему Персикова возродить куроводство в стране. При этом ни Персиков, ни Рокк, ни кто бы то ни было еще не стремились использовать так называемый луч жизни во зло.
Итак, открытие состоялось - первый шаг к катастрофе сделан.
Второе несчастливое обстоятельство, обусловившее трагическое развитие событий, - куриный мор. Здесь мы вновь имеем дело с волей случая или какой-то другой, неподвластной человеку силы. Причины куриного мора в повести не названы.
Действие повести переносится за пределы Москвы, где только что был подавлен очаг потенциального бедствия, в маленький уездный городок Стекловск Костромской губернии. Именно здесь начинается первый акт непосредственно самой драмы, обернувшейся нашествием гигантских пресмыкающихся. Если в классическом варианте событие сначала происходит в форме трагедии, а затем повторяется в виде фарса, то у Булгакова наоборот - подобие фарса предшествует подлинной трагедии. Куриный мор можно воспринимать как сниженный и поданной в ироническом свете вариант катаклизма, который однако в произведении Булгакова предвосхищает катаклизм настоящий.
История с куриным мором в общих чертах повторяет сценарий развития событий, происходивших в московском зоологическом институте, а также предвосхищает главное событие повести. Здесь тоже есть эпицентр - птичий двор вдовы Дроздовой, который в общем контексте представляет собой некую параллель кабинета Персикова в институте. И там, и там начинаются и набирают оборот неконтролируемые и нежелательные явления - у Персикова размножались лягушки и змеи, у Дроздовой дохнут куры. Далее возникает расхождение, отметим - временное расхождение. В институте в Москве с нежелательным явлением удается справиться, в Стекловске оно продолжает развиваться и набирать обороты, приобретая все более угрожающий масштаб: «Наутро город встал как громом пораженный, потому что история приняла размеры странные и чудовищные. На Персональной улице к полудню осталось в живых только три курицы... но и те издохли к часу дня» . Таким образом, куриный мор преодолевает границы своего очага и выплескивается в город.
Горячечная, избыточная интенсивность и напряженность жизни граничит с сумасшествием. Город уподоблен зараженному лихорадкой живому организму,
а его улицы - очагам воспаления: «Театральный проезд, Неглинный и Лубянка пылали белыми и фиолетовыми полосами, брызгали лучами, выли сигналами, клубились пылью» .
Сквозь эту абсурдную суету с налетом безумия, сквозь комическую ситуацию в отдельных фрагментах начинает проглядывать потусторонний мир, вставать образ самого ада, в фантасмагорическую реальность вторгаться дьявольщина: «На крыше „Рабочей газеты" на экране грудой до самого неба лежали куры и зеленоватые пожарные, дробясь и искрясь, из шлангов поливали их керосином. Затем красные волны ходили по экрану, неживой дым распухал и мотался клочьями, полз струей, выскакивала огненная надпись: «Сожжение куриных трупов на Ходынке» .
Здесь вообще очень много огня, слишком яркого, полыхающего света, электрического сияния («переливаясь и блестя», «сияющие плакаты», «огненные часы» и т.д.), в котором Город горит как в пламени преисподней.
Звуки, которым наполнено пространство Города, тоже вызывают ассоциации с неким дьявольским шабашем: «мальчишки-газетчики рычали и выли между колес моторов», «„Га-га-га-га", - смеялся цирк», «„А-ап!" - пронзительно кричали клоуны», «„Ах, черт!" - пискнул Персиков» и т.д.
Впоследствии эти приемы, пройдя путь преобразования, будут использованы автором при описании Великого бала у сатаны в романе «Мастер и Маргарита».
По-настоящему нарушить ход московской жизни предстоит следующей фазе катастрофы - нашествию гигантских пресмыкающихся. Под угрозой уничтожения Москва совсем изменит как свой внешний облик, так и образ существования.
В повести «Роковые яйца» развивается тема рока, предчувствие апокалипсиса . Цепочка случайностей приведет к полномасштабной катастрофе. Своеобразным символом этих случайностей станет фамилия одного из ключевых персонажей - Рокк. Непосредственный виновник катастрофы - Рокк - наделен чертами представителя нечистой силы. Памятуя об имени этого персонажа, можно сказать, что злой рок сближается у Булгакова с мелким бесом.
Мистическая аура сопутствует описанию не только состояния персонажей, но и всего художественного пространства. Обратимся к той главе повести, в которой происходит одно из ключевых для развития сюжета событий, обусловивших катастрофу, - передача Персиковым Рокку камеры для экспериментов. Это происходит во второй части седьмой главы. Именно здесь звучат знаменитые реплики: «Рокк пришел» и «Рокк с бумагой? Редкое сочетание» .
Здесь, в этой главе, кабинет Персикова становится подобием ни много ни мало, как входа в саму преисподнюю. Из-за опытов с лучом в помещении становится жарко, темно и нечисто: «чуть-чуть подогревая и без того душный и нечистый воздух в кабинете, тихо лежал красный сноп луча» . Сам луч напрямую сопрягается с адским видением и начинает восприниматься как некий подарок сатаны: «камеры, в которых, как в аду, мерцал малиновый, разбухший в стеклах луч» . Принявший сатанинский дар Персиков тоже приобретает некоторые демонические черты: «И сам Персиков в полутьме у острой иглы луча, выпадавшего из рефлектора, был достаточно странен и величественен в винтовом кресле» . Это короткое описание позволяет соотнести образ Персикова
не только с фигурой Преображенского из повести «Собачье сердце», но отчасти и с образом Воланда из романа «Мастер и Маргарита».
Название возглавляемого Рокком совхоза - «Красный луч» - играет ту же роль, соотнося происходящее не только с коммунистической символикой, но и с символикой, обозначающей ад и преисподнюю.
Встреча Персикова с Рокком, которая заканчивается передачей Рокку камеры с лучом, представляет собой интересное драматическое событие. Оба персонажа в чем-то уподоблены нечисти, и тот, и другой образ строится с помощью приемов, к которым Булгаков неоднократно прибегал, рисуя приспешников дьявола разного калибра. Но что интересно: два, условно говоря, демона не симпатизируют друг другу. При встрече они по-своему пугаются друг друга, как-то неприятно удивляются один другому. Профессор даже выказывает Рокку свое презрительное отношение. Персиков и Рокк не являются единомышленниками и не действуют согласованно и заодно, как, например, персонажи из свиты Воланда. Однако результат их действий таков, как будто он именно нечистой силой и подстроен. Недаром описание деятельности и того, и другого Булгаков сопровождает ремаркой «на горе республике»: «Не бездарная посредственность, на горе республике, сидела у микроскопа. Нет, сидел профессор Персиков!» ; «На горе республике, кипучий мозг Александра Семеновича не потух, в Москве Рокк столкнулся с изобретением Персикова, и в номерах на Тверской «Красный Париж» родилась у Алксандра Семеновича идея, как при помощи луча Персикова возродить в течение месяца кур в республике» .
Напомним: ни Рокк, ни профессор Персиков не имели каких-либо дурных, злых намерений. Никто из них не собирался использовать луч для достижения власти, богатства или иных корыстных целей. Следовательно, можно сказать, что они являются приспешниками сатаны, сами того не осознавая. Они инструмент некой злой воли, несут на себе соответствующие внешние признаки, однако сами не отдают себе в этом отчета. Каждый из них замечает эти признаки в своем собеседнике, но не осознает, что и сам тоже является их носителем. Это свойство отчасти потом перейдет главным персонажам повести «Собачье сердце».
Трагическим событиям, описание которых начинается с главы «История в совхозе», предшествует своего рода символический художественный жест: Булгаков как будто выключает свет и звук. Постепенно. Сначала наступают полумрак, полночь: «Поздним вечером, уже ближе к полуночи, Панкрат, сидя босиком в скупо освещенном вестибюле...», а затем пространство повести окутывают полная тишина и темень: «Из кабинета ученого не слышно было ни звука. Да и света в нем не было. Не было полоски перед дверью» .
Итак, развитие действия подходит к кульминации - нашествию гигантских пресмыкающихся. На этом этапе сюжет повести начинает отчетливо строиться по законам жанра, который в рамках современной массовой культуры имеет название «триллер». Его происхождение восходит, как известно, к классическому готическому роману. Необходимыми составляющими произведений этого типа являются такой прием, как саспенс, - нагнетание тревожного ожидания. Всеобщее смятение, подавленность, охватившее всех вроде бы беспричинное беспокойство, дурные предчувствия, замирающие в конечном счете в безмолвном мраке,
из которого вот-вот должны показаться очертания чего-то страшного и неожиданного, как раз и создают это тревожное ожидание.
Заключительная сцена восьмой главы напомнит современному читателю наиболее мрачные эпизоды самых популярных фильмов ужасов. Прежде всего «Парк Юрского периода» и «Челюсти»: «Змея приблизительно в пятнадцать аршин и толщиной в человека, как пружина, выскочила из лопухов... Змея махнула мимо заведующего совхозом прямо туда, где была белая кофточка на дороге. Рокк видел совершенно отчетливо: Маня стала желто-белой, и ее длинные волосы, как проволочные, поднялись на пол-аршина над головой. Змея на глазах Рокка, раскрыв на мгновение пасть, из которой вынырнуло что-то похожее на вилку, ухватила зубами Маню, оседающую в пыль, за плечо, так что вздернула ее на аршин над землей. Тогда Маня повторила режущий предсмертный крик. Змея извернулась пятисаженным винтом, хвост ее взмел смерч, и стала Маню давить. Та больше не издала ни одного звука, и только Рокк слышал, как лопались ее кости. Высоко над землей взметнулась голова Мани, нежно прижавшись к змеиной щеке. Изо рта у Мани плеснуло кровью, выскочила сломанная рука, и из-под ногтей брызнули фонтанчики крови. Затем змея, вывихнув челюсти, раскрыла пасть и разом надела свою голову на голову Мани и стала налезать на нее, как перчатка на палец» . Далее следует реминисценция из гоголевского «Вия»: «От змеи во все стороны било такое жаркое дыхание, что оно коснулось лица Рокка, а хвост чуть не смел его с дороги... Вот тут-то Рокк и поседел. Сначала левая и потом правая половина его черной, как сапог, головы покрылась серебром». Заканчивается глава бегством Рокка с места страшных событий: «В смертной тошноте он оторвался наконец от дороги и, ничего и никого не видя, оглашая окрестности диким ревом, бросился бежать...» .
Как справедливо отмечают исследователи, «в творчестве Булгакова уже в начале 20-х годов появляются единицы текста, в числе которых устойчивые слово-образы, ключевые слова, персонажи и событийные ходы, которые по мере развертывания творческой биографии Булгакова приобретают качества повторяемости и вариативности и формируют единую мотивную структуру - булгаковский мета-текст» . Многочисленные автоцитаты, переклички и аналогии способствуют созданию цельного и единого художественного мира. «Сон Короткова в „Дьяволиаде" перекликается со сном Петьки Щеглова из „Белой гвардии"... В „Роковых яйцах" мелькнет знакомая фамилия - Пеструхин, отсылающая к „Дьяволиаде"». Город, подвергающийся внешней стихийной угрозе, это и Москва в «Роковых яйцах» и Киев в «Белой гвардии». Профессор Персиков, проживавший на улице Пречистенка «в квартире из пяти комнат», и его ближайший помощник - приват-доцент Иванов предвосхищают профессора Преображенского и доктора Борменталя из повести «Собачье сердце». Домашнее окружение профессора Преображенского - швейцар в доме, Дарья Петровна и Зина - имеют свои соответствия в повести «Роковые яйца» - экономку Марью Степановну, ходившую «за профессором, как нянька» и сторожа института Панкрата. Фрагмент второй главы повести «Роковые яйца», в котором описывается эксперимент, проводимый профессором Персиковым и его ассистентом над лягушкой, перекликается с фрагментом повести «Собачье сердце». «Роковые яйца»: «Лягушка тяжко
шевельнула головой, и в ее потухающих глазах были явственны слова: „Сволочи вы, вот что..."» . «Собачье сердце»: «У Зины мгновенно стали такие же мерзкие глаза, как у тяпнутого. Она подошла к псу и явно фальшиво погладила его. Тот с тоскою и презрением поглядел на нее. „Что же... вас трое. Возьмете, если захотите. Только стыдно вам..."» .
В ближайшем соседстве с художественным пространством Булгакова находится пространство Гоголя. В повести «Роковые яйца» мостик намечается в первых строчках, когда становится известным имя главного героя повести - Персиков. Вспомним фельетон Булгакова, в котором речь идет том, как заведующие неким ларьком один за другим оказывались на скамье подсудимых. Один из многих заведующих носил фамилию Персик, а сам фельетон назывался «Заколдованное место».
В повести «Роковые яйца» впервые возникает мотив покровительства, оказываемого главному герою неназванным по имени высокопоставленным и влиятельным деятелем: «Профессор может быть спокоен... больше его никто не потревожит, ни в институте, ни дома... меры будут приняты»; «Тут Персиков немного обмяк, потому что лицо, достаточно известное, звонило из Кремля, долго и сочувственно расспрашивало Персикова о его работе и изъявило желание навестить лабораторию» . Этот мотив продолжится в повести «Собачье сердце», где профессор Преображенский прибегнет к защите некоего влиятельного лица по имени Виталий Александрович: «Но только одно условие: кем угодно, что угодно, когда угодно, но чтобы это была такая бумажка, при наличности которой ни Швондер, ни кто-либо иной не мог бы даже подойти к дверям моей квартиры. Окончательная бумажка. Фактическая. Настоящая. Броня. Чтобы мое имя даже не упоминалось. Кончено» .
Заметим, что как в повести «Роковые яйца», так и в повести «Собачье сердце», оказывающие покровительство лица наделяются чертами всемогущей, а значит, близкой к высшей, силы. Это окончательно оформится в романе «Мастер и Маргарита», где роль покровителя будет играть сам сатана.
ПРИМЕЧАНИЕ
(1) «Роковые яйца» - повесть. Опубликована: Недра, М., 1925, № 6. Вошла в сборники: Булгаков М. Дьяволиада. М.: Недра, 1925 (2-е изд. - 1926); и Булгаков М. Роковые яйца. Рига: Литература, 1928. В сокращенном виде под названием «Луч жизни» повесть Р.я. печаталась: Красная панорама, 1925, №№ 19-22 (в № 22 - под названием «Роковые яйца».
ЛИТЕРАТУРА
Булгаков М.А. Собачье сердце: Повести. - СПБ.: Азбука, 2011. - 256 с.
Галинская И.Л. Этика, Эстетика, Поэтика, Философия произведений М.А. Булгакова / Культурология. - М.: Институт научной информации по общественным наукам РАН, 2003. - № 2. - С. 57-84
Зеркалов А. Этика Михаила Булгакова. - М.: Текст, 2004. - 239 с.
История русской литературы ХХ века (20-50-е годы): Литературный процесс. Учеб. пособие. - М.: Издательство Моск. ун-та, 2006. - 776 с.
История русской литературы ХХ века (20-90-е годы): Основные имена: Учеб. пособие / Отв. Редактор С.И. Кормилов - М.: Издательство Моск. ун-та, 2008. - 576 с.
Кривонос В.Ш. М.А. Булгаков и Н.В. Гоголь: мотив «Заколдованного места» в «Мастере и Маргарите» / Известия Саратовского университета. - 2012. - № 4. - С. 61-64.
Скороспелова Е.Б. Русская проза ХХ века (от А. Белого до Б. Пастернака). - М.: ТЕИС, 2003. - 358 с.
Соколов Б.В. Булгаков. Энциклопедия: Персонажи, прототипы, произведения, друзья и враги, семья. - М.: Эксмо, Алгоритм, Око, 2007. - 831 с.
Чудакова М. О. Булгаков и Гоголь // Русская речь. - 1979. - № 3. - С. 38-48.
Bulgakov M.A. Sobache serdtse: Povesti. - SPB.: Azbuka, 2011. - 256 s.
Galinskaya I.L. Etika, Estetika, Poetika, Filosofiya proizvedeniy M.A. Bulgakova / Kulturo-logiya. - M.: Institut nauchnoy informatsii po obschestvennym naukam RAN, 2003. - № 2. - S. 57-84.
Zerkalov A. Etika Mikhaila Bulgakova. - M.: Tekst, 2004. - 239 s.
Istoriya russkoy literatury ХХ veka (20-50-e gody): Literaturnyy protsess. Ucheb. posobie. - M.: Izdatelstvo Mosk. un-ta, 2006. - 776 s.
Istoriya russkoy literatury ХХ veka (20-90-e gody): Osnovnye imena: Ucheb. posobie / Otv. redaktor S.I. Kormilov. - M.: Izdatelstvo Mosk. un-ta, 2008. - 576 s.
Krivonos V.Sh. M.A. Bulgakov i N.V. Gogol: motiv «Zakoldovannogo mesta» v «Mastere i Mar-garite» // Izvestiya Saratovskogo universiteta. - 2012. - № 4. - S. 61-64.
Skorospelova E.B. Russkaya proza ХХ veka (ot A. Belogo do B. Pasternaka). - M.: TEIS, 2003. - 358 s.
Sokolov B.V. Bulgakov. Entsiklopediya.: Personazhi, prototipy, proizvedeniya, druzya i vragi, semya. - M.: Eksmo i dr., 2007. - 831 s.
ChudakovaM.O. Bulgakov i Gogol // Russkaya rech. - 1979. - № 3 - S. 38-48.
CITY UNDER SIEGE -ANALYSIS OF M. BULGAKOV "S SHORT NOVEL "THE FATAL EGGS"
Department of History of Modern Russian Literature and contemporary literary process Lomonosov Moscow State University Vorobiovy Hills, the 1st humanitarian building, Moscow, Russia, 119991
This article is devoted to analysis of Moscow"s image, created by M. Bulgakov in his short novel "The Fatal Eggs". Time, space and characters depict historical and social realities of Moscow in the 1920s. For ten years Moscow lives two full life cycles, consisting of three main stages: breakdown caused by the events of the revolution and the civil war, post-war reconstruction and rapid flowering. In "The Fatal Eggs" the urban space is localized in two major topographical centers where the main events take place. Mystical aura (evil spirit) fills the description of narration and characters. Bulgakov"s fiction foretells the future and serves as a warning of disaster.
Key words: M. Bulgakov, "The Fatal Eggs", the image of Moscow.